В Глухове развита была клубная жизнь и игра в карты. На моих глазах, когда я еще учился, был выстроен здесь так называемый «дворянский клуб» (сгорел перед революцией), хотя посещали его далеко не одни только дворяне. Каждый вечер и даже днем тут можно было встретить всякого интеллигента. Вход в клуб впрочем допускался только по рекомендации членов клуба, а эти последние принимались баллотировкой на общих собраниях. Многие холостые здесь же и столовались, но были и семейные, которые без клуба жить не могли. Мой двоюродный брат, например, секретарь съезда мировых судей, спал и кормился дома, почти весь день был на службе, а каждый вечер до поздней ночи сидел в клубе за картами. В своей семье он был гостем. И таких субъектов тогда было у нас много. А с инспектором народных училищ, женатым на племяннице Терещенка, бывали и такие казусы: целая компания исчезает из города на несколько дней. Семьи в тревоге ищут пропавших и, наконец, находят за картами де либо за городом (например, на вокзале, – в вагоне на запасных рельсах). В клубе по известным дням собирались и женщины не только для карт, но и для приятного провождения времени. Здесь можно было читать различные газеты и журналы. Иногда приезжими силами и даже своими любителями здесь устраивались театральные представления, концерты, балы, маскарады, детская елка и другие развлечения. Здесь, например, устраивалась встреча нового года. В этом клубе существовал помост для сцены и занавес. Тут же, конечно, была и биллиардная комната. Позже появился отдельно и купеческий клуб тоже со своими приспособлениями для удобства и разных увеселений. Этот клуб, пожалуй, был богаче первого. Перед самой мировой войной батуринцы начали строить себе отдельно, около земской больницы, военный клуб, а в конце Путивльской улицы, почти на поле, поближе к казармам, «военную церковь», но с уходом их на войну, постройка приостановилась, а потом то и другое было продана на снос. Зимние развлечения сосредоточивались главным образом в дворянском клубе, а летние в городском саду около клуба, который в разгар революции вырублен, а теперь там сделана площадка летом для футбола, а зимою для катания на коньках. До турецкой войны 1877/78 годов в Глухове стояли три-четыре года костромцы, но в городе помещался главным образом полковой штаб, а отдельные его части находились в уезде. Полк этот после войны не вернулся и у нас, как и до прибытия костромцев, был только воинский начальник и горсть солдат. Затем, когда на средства Терещенка приобретена была на окраине города большая усадьба Тимковского литейного завода и там Терещенками были выстроены еще два двухэтажных корпуса для казарм, к нам переведен был Батуринский полк благодаря тому же Терещенку. В 60-х годах прошлого столетия, сколько я помню, через Глухов не раз проходили донские козаки. Они с Донской области по трехлетиям отправлялись через Глухов почтовыми дорогами в Польский край, а оттуда той же дорогой возвращались домой отбывшие свое трехлетие, которых сменили вновь прибывшие. Обыкновенно в Глухове донцы отдыхали и временно город оживлялся. В прежнее время Россия, вела войны, но они мало отражались на жизни всего населения. Россия так велика и обширна, что всколыхнуть ее было трудно. Я был в шестом классе Глуховской прогимназии, когда началась война с Турцией в 1877 году. Глухов немного всколыхнулся только тогда, когда провожал на войну свой Костромской полк, а затем прошло два-три набора и все стихло. Даже газетами тогда сравнительно мало интересовались. В 1904 году началась Японская война у нас, казалось, совсем не опасная. Враг так мизерен, думали тогда, и так далеко, что трудно, себе было представить опасность. Тем не менее пришлось для гимназии купить более подробную карту востока, чтобы демонстрировать учащимся текущее военные события, и когда нас, педагогов, молодежь спрашивала о наших победах, нам приходилось повторять своим питомцам внушительные, казалось, слова Куропаткина: терпение, терпение и терпение… и у нас, в Глухове, все верили Куропаткину, что нужно потерпеть и все будет больше даже, чем хорошо. Но гибель на море нашего флота с Макаровым во главе и такие же жертвы с Кондратенком и другими на суше с потерею Порт-Артура показали совсем другое и Глухов немного заволновался, пока не кончилось все мирными переговорами в Северо-Американских Соединенных Штатах. Революция 1905 года до нас докатилась только в 1906 году. Начались митинги сначала подальше от Глухова, а потом и в самом городе. Главные вожаки были арестованы; в городе, как будто, настало затишье, но ненадолго. Скоро заразились и школы. Для окончательного успокоения, особенно, учительского института, в октябре месяце к нам приехал окружной инспектор, Базаревич, и более двух недель должен был сидеть в Глухове, потому что движение на железных дорогах прекратилось. Новое государственное учреждение «Государственная Дума» мало дала успокоения и только появление Столыпина заставило всех замолчать и настало, как тогда выражались, полное успокоение. Это время всем известно и особенного значения для Глухова не имело. Везде, в том числе и в школе, работа стала у нас, как будто, налаживаться. Мы опять заснули. В это время у нас, в России, в большую моду вошли «союзы истинно-русских людей». В 1909 году, на юбилейном торжестве в Полтаве, где я был с учениками представителем от Глуховской гимназии, было устроено многолюдное торжественное шествие этих союзников со множеством знамен, с Киевским митрополитом, Флавианом, нашим попечителем округа, Зиловым, и другими сильными мира того во главе. Эти «союзы» съехались тогда в Полтаву со всех концов России. С ними шли отдельные поезда. В Глухове также были «истинно-русские люди» и председателем их был наш полупьяный преподаватель Миртовский, который, по требованию родительского комитета, удален был даже с мужской гимназии (остался в женской), но за союзную службу скоро был переведен куда то на восток директором гимназии. После него и еще одного почтового чиновника, тоже скоро ушедшего из Глухова, этот союз у нас распался и «истинно-русских людей» стало не видно. Город успокоился и погрузился в прежнюю дремоту. Каждый опять зажил своими интересами, а я лично был доволен, что в 1914 г. получил пенсии в 1800 рублей и остался преподавателем географии по найму в мужской гимназии (13 уроков). По этому делу я ездил в Киев, был там на выставке и, казалось, наступило действительно полное спокойствие в стране. Как вдруг в средних числах июля того же года, Глухов, как и вся Россия, был встревожен объявлением войны с Германией. Быстро начались наборы людей и 20-го июля (стр. ст.) произведен был уже первый набор лошадей и повозок. Настроение у всех приподнялось, хотя все говорили, что война теперь долго продолжаться не может и к зиме все кончится. Однако, война скоро стала мировою и о конце ее уже совсем перестали даже думать. Наборы людей повторялись чуть ли не ежемесячно. Многие горевали материально, а некоторые проливали уже слезы от потери на войне им близких людей. Жизнь стала дорогая. Почувствовался во всем недостаток. Следующим летом некому и нечем было работать. Лучшие силы ушли на войну. Так прошли 1914, 1915 и 1916 годы. Все только думали о своем тяжелом положении, о положении всей страны и о полной неизвестности, чем и когда все это кончится. От поры до времени доходили слухи о геройской смерти того или другого из наших земляков и даже бывших учеников нашей гимназии; тела иных перевозили даже на родину; двух из них мне пришлось встречать и провожать до могилы в качестве преподавателя нашей школы. 1917 год начался еще более тревожно. Интерес к тому, что делалось на фронте и во всей России, где государь и что делается в Государственной Думе, всех захватил все больше и больше. Оставшись без главы государства, в марте месяце и дальше все у нас забыли даже о войне и жили уже текущими событиями в стране и даже у нас в Глухове, где летом собирались представители всего уезда и толковали о новой жизни. Все мы, даже селяне, проснулись и оживились. Все надеялись, что мы достигли чего то лучшего и только неоконченная война тормозила дело. Наконец, настала осень. Все с жадностью стали прислушиваться к чему то новому, что делается в нашем государстве. В общем город опять был в таком же, если не больше, тревожном настроении, как и три года назад, когда началась война. В декабре мы знали уже, что Великороссию заняли какие-то «большевицкие войска и что они идут к нам». Первого января 1918-го года Глухов, проснувшись, страшно заволновался: на рассвете к нам вошли «большевики» или красноармейцы, убили летом избранного председателя земской управы Амосова, гимназиста Трофименка (внука Бисмарка), тяжело ранили старшего его брата и многих арестовали. На главной Киево-Московской (теперь Советской) улице стояла пушка и кругом солдаты-красноармейцы. Город замер. Через несколько дней в городе были убиты еще два брата – Беки (военные), следователь Дорошенко и некоторые другие, а в уезде – Александрович с женою и сыном (с. Студенок) и Миллер с Нарбутами, из которых один убит (Сергей), а другой (поэт Владимир) оказался только раненным. Нашли мертвыми Бригена, Губского и др. Все это были довольно крупные помещики. К концу месяца стало немного спокойнее, как вдруг в одну ночь на вокзале затрещали пулеметы. Это оказались гетманцы, которые в небольшом числе, с женщиной в главе, с пулеметами по рельсам подкатили к вокзалу и открыл огонь по городу, но красноармейцы дружно защищались, многих (и женщину) убили, а остальные гетманцы утром отступили. Перед этим в городе был такой случай: у одного матроса (Цыганок) в руках разорвалась бомба и он, конечно, погиб. Хоронили его торжественно, но еще по старому: провожали гроб музыкой все глуховские духовенство и масса народа, а потом в бывшем дворянском доме был устроен всем обед. Все было, как видите, по старому. Даже покойника похоронили в Студенке под алтарем местной церкви. 12-го февраля того же года в Глухов вернулись из фронта батуринцы и легко заняли здесь господствующее положение; застигнутые врасплох «большевики» отступили. 22-го февраля почти весь день над Глуховом летали пушечные ядра и трещали пулеметы и только в к вечеру все стихло. Это красноармейцы собравшись с силами, подступили к городу и начали его бомбардировать из-за вокзала, а батуринская батарея стояла на Веригинской площади и баталия тянулась почти до вечера. Вошедшие в город победители вернули себе власть и произвели страшный погром евреев. Через неделю или больше в городе все затихло, а батуринцы постепенно разошлись по домам. Дело в том, что 22-го февраля батуринцев поддерживали горожане и в том числе евреи. Так прошел март месяц, хотя последнее время ходили уже слухи, что за Сеймом стоят немцы. 3-го апреля рано утром в Глухове вдруг раздались ружейные выстрелы и стук пулеметов. В 10 часов дня Путивльскою улицею немцы и с ними некоторые из глуховской молодежи вошли в город, а в противоположенную сторону, на Шостку, отступили «большевики». Поговаривали, что немцы пришли к нам на три года и что за это время мы должны вооружиться и вообще подготовится к новой атаке большевиков. С этой целью в Глухове устраивались часто собрания землевладельцев всего уезда. В городе, конечно, настроение опять было приподнятое, но порядок скоро был восстановлен. Бежавшая «от большевиков» глуховская знать постепенно возвращалась и водворялась в своих владениях. Летом жизнь уже потекла прежним руслом и только, попадавшиеся на каждом шагу, немцы напоминали о военном положении края (рабская свобода). Немцы, как известно, явились, по договору с Вильгельмом ІІ, для защиты от «большевиков» Украины с гетманом Павлом Скоропадским во главе, который, как глуховчанин, казалось, будет Глухову покровительствовать тем более, что при гетмане в Киеве были министрами еще два глуховских помещика – Дорошенка (дядя и племянник). Конечно, в это время крестьяне должны были возвратить помещикам все, ими взятое, наличностью или деньгами. Почти все помещики в данном случае действовали в свою пользу весьма энергично и даже беспощадно. Летом в Глухове появился уже гетманский небольшой отряд войск с комендантом города, Бирваром, во главе (местный помещик). Старостою в городе был И. Нарбут (отец художника), а потом Телегин (мой бывший ученик гимназии). Так как граница Украины от Глухова близко, то красноармейцы иногда появлялись в пограничных наших селах, а 8-го ноября они сделали нападение даже на город, но немцами были отбиты. Когда получились в Глухове сведения о революции в Германии, настроение у немцев и даже в городе стало тревожное: немцы тревожились за свою родину и боялись быть окруженными красноармейцами нашими и даже своими, а горожане – новых боев. Наконец, они получили приказ 26-го ноября город очистить. Поднялась великая паника: появились слухи, что будет в городе резня и потому почти все население двинулось громадным обозом сначала на Кролевец и Сосницу, но, проехав 20 верст, многие решили повернуть на Путивль, где и оставались до нового года. Многие же по железной дороге бросились на Конотоп, Нежин, Чернигов и Киев, а также на Харьков, Полтаву, Николаев, Одессу и Херсон. И это не знать, не буржуи, а самые простые смертные, – особенно евреи. Ушедших из Глухова немцев сменили петлюровцы, но продержались в Глухове всего три дня, пока не пришли красноармейцы, которые и завладели всем. Первого декабря уже была восстановлена Советская власть и продержалась она здесь около года. Первого мая 1919 года, на торжественном народном собрании, где речи лились на разных даже языках, один оратор-красноармеец, начал так свою речь: «Когда мы вошли в Глухов, мы решили, что этот город мертвых, – на улицах, кроме собак, нигде, – никого, дома почти все пусты и только кое-где показывались старухи и еще кое-кто». Я полагаю, что это сущая правда. Сколько мне известно, действительно, «большевики» вошли в совершенно пустой город. Так было почти до нового года. На Рождественских святках многие стали возвращаться из Путивля, Кролевца, Сосницы, Конотопа, Чернигова и прочих мест. Далеко заехавшие не все могли скоро вернуться. Например, Одесса, Херсон, Николаев и весь юг были совершенно отрезаны от остальной России, потому что там до марта месяца оставались немцы, англичане, французы и другие иностранцы и наши поезда туда не доходили. Эти беглецы, кто хотел, конечно, вернулись в Глухов только к апрелю месяцу. К лету почти все глуховчане, кроме знати и военных, были уже на своих местах и, видимо, все примирились с своим новым положением. Полного успокоения, конечно, не могло быть, потому что к новым порядкам еще не привыкли, а, главное, новая власть еще не наладилась и не укрепилась, а в это время чуть ли не ежедневно повторялись слухи о том, что где-то идут колчаковцы, деникинцы, махновцы, петлюровцы и другие войска, с которыми придется, пожалуй, сражаться и Глухов опять будет свидетелем новой баталии. Тяжело было жить в это время и материально, особенно тем, у кого все было расхищено и негде было взять ни пищи, – ни одежды. Это лето все горожане и служащие сеяли на ближайших полях картофель, сами ее обрабатывали, убирали и большею частью себе возили и носили ее домой. Наконец, 14 сентября 1919 года, в Глухове утром начался бой с деникинцами и только к вечеру в город вступали последние по той же Путивльской улице, а большевики опять отступили на Шостку, но далеко не отошли и все полтора месяца пребывания в Глухове деникинцев, они подходили близко к городу и этим часто их тревожили. Два раза в это время Глухов держался у деникинцев на волоске и каждый раз они готовились к выступлению. Наконец, в ночь под первое ноября начался решительный бой между ними: красноармайцы начали палить из пушек верстах в пяти от города, а деникинцы им сначала отвечали тем же из огорода через улицу от моего дома, на огороде Николаенка (угол улиц Путивльской и Высокой), а потом в час ночи быстро оттуда ушли и утром уже город опять оказался в руках «большевиков». Таким образом Глухов у большевиков пытались отнять батуринцы, гетманцы, немцы, петлюровцы и деникинцы, но все эти попытки были тщетны и только «знищили город». Далеко не все беженцы вернулись на родину. Кто погиб на чужбине, кто нашел себе приют в другом месте, а некоторые бежали даже за границу и там остались. Этим у нас, в Глухове, революционные бои кончились. Власть окончательно перешла к «большевикам». Вот уже сколько лет прошло и теперь даже с трудом верится тому, что мы пережили, и как все это сравнительно даже легко перенесли мы. Лично мне помогло, думаю я, то обстоятельство, что я, как историк, лучше других разбирался в ходе текущих событий. Были случаи, хотя, правда, редкие что иные, приходили в отчаяние и лишали себя жизни. Евреи здесь пережили «страшный суд», во время их погрома 22 февраля, 1918 года, а всем вообще гражданам тяжело было пережить всякое наступление на город с той или другой стороны. Приходилось прятаться в подвалах, погребах и других менее опасных местах. В такое время всякий раз улицы пустели, хотя попадались весьма немногие храбрецы, которые интересовались узнать и даже увидеть, где стреляют, кто – куда и прочее. Я с семьей проводил такое время в кухне, устроенной в подвале и оттуда кто нибудь (либо) из нас только изредка выходил посмотреть, все ли благополучно кругом. Ничего не могу сказать о других, но у меня привычка все переносить более спокойно много мне помогла и под конец я уже мало и волновался. В последнее сражение деникинские пушки стояли через улицу от моего дома только дула их повернуты были немного в бок, тем не менее я под конец даже заснул и только утром узнал, что в городе уже большевики, и увидел, что в соседнем доме, в какую сторону были направлены дула пушек, импетом воздуха побиты были многие стекла в окнах; в моем же доме все было благополучно, может быть, потому что ставни в нем на ночь были закрыты. Так как на огороде, против моего дома, стояла целая артиллерийская батарея, то прислуга (12 человек) и лошади от одной пушки помещались в моей усадьбе. Столько людей и лошадей меня страшно стесняли и, так как всем им мы должны были готовить пищу (продукты их), а прислуга наша, увидивши это, ушла домой, мне и особенно старшей моей дочери пришлось много работать. Так мы прожили только последние недели две, а раньше у нас стояли на квартире один только офицер с деньщиком. Когда вступила в Глухов эта артиллерия, а прежние ушли, к нам явился смотреть квартиру начальник артиллерии – англичанин и, увидев, что ему дается комната меньшая, чем у нас, раскричался, что шефом этого полка состоит «его величество английский король», назвал меня мерзавцем, сильно хлопнул дверью при выходе и в наказание прислал на квартиру столько людей и лошадей. Таким образом я познакомился с нравами и обхождением англичан с нами – русскими. Пережитое нами время тяжелое и, конечно, было опасное, но все же я доволен тем, что судьба удостоила меня изучить революцию не только по книге, но и на деле. Читать и спокойно философствовать о прочитанном, – это одно, а переживать все это и даже страдать совсем другое, да еще в мои годы Хотя все это интересно с научной точки зрения, но с меня довольно и я отел бы умереть уже спокойно. Теперь вернемся к Глухову. К весне 1920-го года Глухов представлял собою картину ужасную. Все лучшие дома в нем стояли без окон, дверей, без ограждений и прочее; через оконные дыры видны были полуразрушенные печки, ободранные или побитые стены и прочее. В таких домах, если сохранились где еще двери, или оконные рамы, или дверцы в печках, желающие приходили и брали себе. Советская власть, желая сохранить оставшееся, пробовала селить в этих домах сторожей, но выходило еще хуже: раньше брали только то, что легко можно было взять и унести, а теперь эти сторожа потихоньку для отопления квартиры стали разбирать потолки и прочее. Все дома с оценкой (прежней) выше трехсот рублей были национализированы оставались без всякого ремонта. Многие из них были в ужасном виде и пустовали. Обыкновенно жильцы сами даже пустошили занятые ими помещения (топились им, держали скот в свободных комнатах и птицу) и потом, через год или два, переходили в другое помещение, если таковое находили им более подходящим. Люди по разным причинам обратились в нищих: одни по бедности, другие – из боязни надеть на себя что нибудь лучшее. Многие в городе испытывали голод, а зимою и холод, потому что лавки опустели и закрылись, а селяне в город не показывались, да и денег у многих в городе не было. Служащие получали, потерявшие ценность, деньги (миллионы) или кое-какую провизию в самом ограниченном количестве. Кто не голодал и мог жить в тепле, тому завидовали. Первое время на Украине, как известно, губернии были уничтожены и вся она разделена на округа. Глухов сначала отошел к Новгородсеверскому округу и этим самым сделался волостью и, конечно, совсем опустел. Стояли пустыми дома даже сравнительно исправные и квартиры, конечно, были дешевы. Так продолжалось до осени 1925 года. Уже летом этого года много раз из Новгородсеверска являлись автомобили с разными начальными людьми, как говорили тогда, для осмотра Глухова, на случай перевода сюда округа. Наконец, в сентябре месяце начался переезд округа к нам и в октябре уже все было кончено. Наш город страшно уплотнился и в таком положении должен был оставаться до лета 1926-го года. Уже в 1925 году начали раздавать некоторые национализированные дома прежним владельцам с обязательством их ремонтировать. С ранней весны 1926 года начались во всем городе ремонты, которые продолжались в 1927 и 1928 годах. Ремонтировались дома частных лиц, как равно и национализированные, а также желкопа. Только к осени 1928 года были почти все дома исправлены. В центре города, на главной улице, не окончен ремонт одного только большого дома, но в 1929 году и он исправлен, как следует. Ремонтировались также в городе улицы, площади, скверы и тротуары. Главная центральная площадь очищена от базара, который перенесен в сторону бывшего городского сада, где и занял не только площадь так называемого «малого базара», но и место, бывшее под садом, который, к сожалению, погиб в первый годы революции. Базары теперь в Глухове, особенно осенью, настолько велики, что часто не могли помещаться даже на новом месте и приходилось иногда занимать даже очищенную от базара центральную площадь, почему в 1929 году всех селян, приезжающих с своими товарами на базар, перевели к вокзалу, на Есманскую большую дорогу, что, конечно, для городских покупателей, особенно жителей Веригина и Усовки слишком далеко. Теперь прежний городской сад обращен в ровную площадь для футболистов. Так же все магазины, которые теперь заняты торговлей, сосредоточенной в горробкоопах, райсоюзах, союзах кооперативов и прочие. Гостиницы, столовые, кофейные, пивные также в полной исправности. Радио, кроме центрального, разбросаны по всему городу. Кроме разных больниц, политклиника занимает большое помещение, – бывший приют Терещенка и прочие, а в 1929 году открылась еще новая плт. лечебница, под названием «Красный крест». Бывшие мужская и женская гимназии, учительский институт, ремесленное училище, а также Федоровское и теперь заняты семилетками, педкурсами, политехникумом и другими учебными заведениями. Новый городской сад с летним театром в нем пока большой, но уже расширен: засажен молодыми деревьями соседний большой огород, соединивший его с рощей, где были построены при земской больнице летние бараки. Сюда же примыкают и фруктовые большие сады, бывшие Хоменка, Спановского и Кучеренка. Получись всего под садом до двадцати десятин и на хорошем месте. Разрушен до основания в само центре города старинный дом, последнее время перед революцией, принадлежавший Амосову. И место это теперь представляет маленький скверик, пока еще почти пустой. Со временем, может быть, в летнее время глуховская публика будет здесь наслаждаться прохладой под акацией и другими деревьями, но теперь я смотрю на это место с большим сожалением. Разрушенный здесь старинный дом по внешнему виду, правда, как будто не представлял собою ничего особенного, но фундамент этого дома меня заинтересовал. Я не раз спускался в яму, где выбирали старинный, большими кусками кирпич, и рассматривал там на значительной глубине, оставшиеся нетронутыми кирпичные своды. Этот дом был каменный двухэтажный: верх представлял жилое помещение, низ – от главной улицы лавки, а дальше тоже жилье; а под лавками – погреба с кирпичными сводами и, что для меня самое интересное, под этими погребами оказались опять своды, но их уже не разбирали (кирпич от давности и сырости оказался совсем плохим), а засыпали землею и место сравняли. Жаль, что в Глухове нет археолога, который бы мог произвести археологическое исследование данного места …. Учебный год 1917 – 1918 мы еще сравнительно кончили спокойно. Летом тоже было спокойно. В августе Яворовский ездил в Киев и мы узнали, что в гимназиях изменили программы и что в одних из них вводится украинский язык, как отдельный предмет, а другие украинизируются совсем. Мы ввели украинский язык, как отдельный предмет, и начали заниматься уже по новым программам, как вдруг получаем телеграмму с предложением украинизировать нашу мужскую гимназию, начав с приготовительного и первых трех классов с тем, что в таком случае она будет признана казенной и с полным содержанием таковой на казенный счет. Очевидно, было такое распоряжение гетманского правительства. Мы большинством голосов приняли это предложение и немедленно приступили к украинизации своей школы. Учеников на украинском языке не было, ученики за небольшим исключением этого языка не понимали, некоторые преподаватели тоже с ним мало знакомы и, конечно, украинизация наша была неудачна, но пришлось продолжать до самой эвакуации нашей Гимназии из Глухова, 26-го ноября, когда немцы оставили город и должны были вступить красноармейцы. Вернулись мы в Глухов (из Путивля) об новом годе и с грехом пополам к лету закончили ученый год уже на русском языке. И вот тут-то для нас настала страдная пора для наших школ. Летом в обоих зданиях мужской гимназии поместились красноармейцы, которые быстро загрязнили школу, попортили много мебели, разных учебных пособий, церковное имущество и прочее. Осенью и всю зиму заниматься пришлось в шубах в неотопленном здании бывшего пансиона, в комнатах с разбитыми окнами и прочее. В новом 1919 – 1920 учебном году мы начали занятия со всеми учениками в меньшем своем здании (бывшем пансионе), так как главное здание после солдат оказалось сильно поврежденным. В первую половину учебного года классы почти не отапливались. Дров, конечно, не было. Сами ученики рубили деревья во дворе, разбирали начатый уже летом ледник и тащили дрова эти каждый в свой класс и грелись около горящих дров, не раздеваясь, потому что в классах было холодно. После нового года нам удалось возобновить занятия только 29 февраля и опять без дров. В конце января наше главное здание опять заняли солдаты, но в течение нескольких дней произошло три пожара, здание было приведено в полную негодность и солдатам пришлось оттуда уйти. Всю эту зиму в нашей школе происходило позорное хищение библиотеки, физического кабинета, электрических лампочек и пр. в нашей гимназии. Свобода некоторых учащихся, при слабом школьном надзоре, перешла всякие границы. Второго мая нам предписано было закончить все учебные занятия Да и сами мы спешили скорее взяться за обработку своих огородов, без чего существовать нам дальше положительно было невозможно. В конце июня сего же года наша гимназия, наконец, прекратила совсем свое жалкое существование и на место нее сначала были открыты советские трудовые школы 1-го и 2-го ступени, а двумя месяцами позже вместо них появилась «1-я и 4-я семилетки». Первая семилетка из основных классов гимназии и четвертая из параллельных и в нее же влились еще снизу «соборная приходская школа» и сверху – «образцовое училище». Кроме того, еще была выкроена мужская социально-экономическая школа из высших классов гимназии. Все эти школы должны были поместиться в здании бывшего пансионата при нашей гимназии, где предполагалось вставить выбитые в окнах стекла и исправить печи, но в сентябре уже наши оба здания немного были ремонтированы и заняты солдатами, а школам пришлось разместиться по другим домам. 26-го ноября 1918-го года, перед наступлением красноармейцев на Глухов, женская гимназия, несмотря на объявленную эвакуацию и на то, что почти весь город эвакуировал, осталась на месте и даже неодобрительно отнеслась к преподавателям, бежавшим из Глухова. Уехавшие, а потом вернувшиеся некоторые учительницы уроков до конца учебного года не получили, в мужской же гимназии и других учебных заведениях ничего подобного не было, потому что эти школы эвакуировали. Представители Советской Власти, конечно, обратили на это должное внимание и первое время старались женскую гимназию не теснить. Только в конце 1919 года ей пришлось перебраться в дом коммерческого клуба, где тогда помещалась беженская Виленская гимназия, а ее здание заняли тоже красноармейцы. Здание женской гимназии было взято на три недели для офицерских курсов, но получить его обратно уже не удалось. В самом начале 1920 года туда поселили солдат и там повторилось все то же, что раньше было в мужской гимназии. Летом 1920 года одновременно с мужской прекратила свое существование и женская гимназия. Из нее также сначала были выкроены трудовые школы первой и второй степени, а потом 2-я и 3-я семилетки (2-я из основных классов гимназии и 3-я – из параллельных) и также социально-экономическая школа и все эти три школы должны были поместиться в здании женской гимназии, где также предполагалось вставить стекла в окнах и поправить печи, но в сентябре и им пришлось искать себе временного помещения, а здание и этой гимназии заняли красноармейцы. Одновременно закрылась также смешанная гимназия Ягодовского, известная в городе свою популярностью, как передовая школа, и из нее выкроена 5-я семилетка, а ученики Виленской малолюдной гимназии были рассеяны по всем семилеткам. Городские школы также рассеялись по семилеткам еще раньше. В 1923-м году детей всех этих семилеток перемешали, чтобы и следа не осталось от той или другой гимназии. Один учительский институт остался и даже возвысился. Раньше он считался средней школой и даже немного ниже гимназии, а теперь программы в нем несколько расширились и он признан высшею школою – будущим рассадником советских учителей и учительниц средней школы, а его преподаватели признаны профессорами. Эти профессора – Ягодовский, Голубев, Русов, Федоренко, Овсяный, Алексеева, Леонтович, Сагарда и другие были желанными на всех собраниях, где многие из них часто выступали с большим успехом. Кто мог выступать и умел своим словом обратить на себя внимание (специальных солидных знаний тут не требовалось), тому открывалась в данное время и даже в будущем широкая дорога. Он был желанным везде. В наших социалках и семилетках выступлением на собраниях обратили на себя внимание братья Андриевские (сыновья глуховского митрофорного протоиерея), Сагарев, Бельский, Рыбалка, Кулак, Малиношевский, братья Филонцы, Борщ и другие. Как поставлено было учебное дело в социально-экономической смешанной школе (мужская и женская слились в одну), сказать не могу, – я там не принимал участия, но на одном каком то собрании при мне заведующий школой Михаил Андриевский делал весьма благоприятный для своей школы доклад о ней и особенно быв в восторге, помню, от преподавания своего брата, Митрофана, и от результатов такого преподавания. Я преподавал в двух семилетках, но хвалить их подобно Андриевскому не могу. Школы получились новые, но учащие и учащиеся в большинстве остались старые и прежняя обстановка: если не хуже (отсутствие учебников и пособий новых и даже старых, отсутствие прочетных книг, бумаги, перьев и других пособий), а потому и в новых наших школах успехи были неважные, тем более, что многие наши учащиеся страшно обленились или, лучше сказать, разбаловались. Для поднятия успешности в 1922 году весною даже были назначены в семилетках выпускные экзамены и в каждой семилетке плохие ученики выпускного класса остались тогда на второй год. Мера эта была, конечно, неудачная. Тогда же в наших школах была произведена ревизия остатков наших библиотек и все книги религиозного и патриотического содержания согласно духу времени были исключены и многие уничтожены. Масса самых ценных книг даже для нашего времени погибла раньше, особенно в мужской гимназии. Остатки библиотек бывших мужской и женской гимназий и федоровского училища были соединены в одну библиотеку и находились в здании бывшей мужской гимназии, но пользуются ими все школы. Эта библиотека сравнительно была небольшая, до двадцати шкафов, вероятно, а раньше в одной мужской гимназии их стояло до 40, и главное, на сколько я мог убедиться, пропали самые ценные книги или они находятся в таком виде: Многих авторов томы не все, и многие книги без начала или конца. Журналы в таком же состоянии. Словом в разгар революции много книг пропало. Думаю, что за это время эта библиотека уже пополнена новыми книгами, согласно новым требованиям и новым задачам жизни, иначе это было бы преступлением. Гимназическая церковь была уничтожена и теперь там зал (иконостас продан, а ценные предметы из школы увезены). А где девалась институтская церковь, – это тайна и до настоящего времени (до большевиков была церковь, – пришли они, церковь исчезла безследно: никто ничего не знает, как тогда говорили). Зато честь и слава Ягодовскому, который сумел сохранить в целости библиотеку и все институтские учебные пособия. Всем этим, конечно, пользуются учащие и учащиеся в институте социального воспитания и на педкурсах, а ненужные книги у них, вероятно, отобраны. Когда Глухов стал волостью Новгродсеверского округа, его правительственные учреждения сократились; а некоторые и совсем пошли на смарку. Началось сокращение служащих: кто уехал в Новгородсеверск, но большинство осталось без места. Школы также сократись, почему должна была произойти и чистка учителей. В 1923 году, летом я остался только на «вечерних курсах для взрослых» и то, как оказалось, только до 7 февраля 1924 года, когда последние были закрыты за недостатком средств. Я стал безработным. К осени 1923-го года у нас остались только три семилетки: 1) первая, бывшая мужская гимназия; 2) вторая, бывшая женская гимназия и 3) третья украинская, куда поступили все, желающие, украинизироваться. В это время выдвигается среди учителей Викентий Кулак, как заведующий первою семилеткою. Сначала он был как бывший владелец земли сокращен, но скоро сумел обратить на себя внимание (удачно прочитал антирелигиозную лекцию и прочее) и быстро стал повышаться. Это «homo humanissimus» во всех отношениях – человек везде умеющий быть на своем месте и со всеми всегда в хороших отношениях. Ему только одному дали средства ремонтировать его школу, как «пролетарскую» и из бывшей церкви при ней оборудовать зал для нужд школы. Летом 1924 года все семилетки он соединил в одну школу (режим экономии) с четырьмя отделениями (одним русским и тремя украинскими); хотя сам он и не щирый украинец, но украинизация в это время уже требовалась. В этой объединенной семилетке впервые вводит обязательными политическую и антирелигиозную пропаганду и Кулак, конечно, тут был вполне на своем месте, а его лучшими помощниками в этом деле были: Квитковская, Зингаль, Часовников, Вершигора и другие. Нашу школу сразу поставили на должную высоту тем более, что Кулак сумел заставить детей заниматься и по другим предметам. Летом 1924 года Глуховский учительский институт был закрыт и все так называемые тогда «профессора» его из Глухова ушли. За ними начали уходить от нас и другие более активные школьные работники. Как, например, братья Андриевские, Сагарев, Филонцы, Малиношевский, Бельский и даже Кулак через год оставил свою объединенную семилетку и уехал на Донбасс. В следующем году, когда Кулака уже не было «единая семилетка» прекратила свое существование и из нее получились: первая русская семилетка (в бывшем пансионе при муж[ской] гимназии), вторая украинская со многими параллельными классами семилетка (в бывшей женской гимназии) и еще одна украинская, так называемая «Опытная» школа-семилетка (в здании бывшей мужской гимназии). Последняя считалась образцовою и туда выбирали более активных учителей и даже учащихся, но в 1928 году она слилась с остальными школами и утратила свои привилегии.