Записки старого педагога бывшей Глуховской гимназии
Василия Адреева Мальченко
тетрадь 2-я
В женской прогимназии и потом гимназии первые двадцать восемь лет начальницей была немка из Риги, вышедшая замуж за местного дворянина Пигарева, женщина до глупости добрая и по тому времени хорошо воспитанная. Она долгое время была гувернанткою в доме председателя дворянства, Туманского, известного ловеласа среди дворян того времени, но несмотря на это осталась чистой и была любимицей предводительницы, почетной попечительницы прогимназии, которая еще раньше постаралась выдать ее замуж за Пигарева, а когда тот, втершись в среду крупных помещиков, прогорел, она сделала ее начальницей сначала уездного женского училища, а потом прогимназии. Пигарева, как женщина мало подготовленная к такой должности хотя и образованная, во всем подчинялась председателям педагогического совета Чуйкевичу и еще больше Лазаренку, а последнее время, когда постарела, ей во многом помогала под руководством того же Лазаренка, ее любимая надзирательница Мечкова. «Скажите об этом Михаилу Федоровичу (Лазаренку), он это лучше знает», обыкновенно говорила она. «Пусть он сам решит это» и т. д. При таких отношениях у них никаких недоразумений быть не могло. Последние слова умирающей начальницы были: «Соня Бриген пусть будет моей преемницей в гимназии! Передайте это мое последнее желание Михаилу Федоровичу!» Лазаренко покойницу уважал и ее последнее желание решил исполнить те более, что оно не шло в разрез с общим положением дела. Ее кандидатуру поддержали город, земство и дворянство. Бриген была дочь крупного, но промотавшегося помещика. Она училась в Глухове, а потом кончила «институт благородных девиц» и высшие курсы по новым языкам. В данное время она была лет 28 и могла быть хорошей помощницей Лазаренку. Скоро однако выяснилось, что Бриген, как крупная помещица – потомственная дворянка, да еще немецкого происхождения (фон дер Бриген), не желает быть на поводах у Лазаренка (из голицынских крестьян), но взять вожжи в свои руки ей, конечно, не удалось и поэтому отношения у нее с Лазаренком скоро стали чисто официальными и даже, лучше сказать, натянутыми. Бриген сама уроков не имела, приходила в гимназию обыкновенно в 10 часов утра и на пятом уроке уже уходила в свою квартиру. Лазаренко был на службе от 8 до 3-х часов дня (первым приходил и последним оставлял гимназию) и часто заходил в женскую гимназию. С Бриген он был любезен, но о деле с нею говорил мало и все нужное делал сам или поручал надзирательнице Мечковой. Бриген, конечно, таким своим положением была недовольна и раз даже, помню, с одним таким делом сама обратилась к попечителю округа, но вышло еще хуже: попечитель прислал то дело Лазаренку, чтобы рассмотреть и решить его на совете. На этом заседании Бриген пришлось только сидеть и краснеть. Несмотря на сравнительно небольшое жалованье (50 рублей за годовой урок) состав преподавателей в старших классах женской гимназии был даже лучше мужской или института, так как Лазаренко приглашал сюда преподавателей по выбору из мужской гимназии и института и, конечно, никто не отказывался преподавать в женской гимназии, чтобы этим немного улучшить свое материальное положение. За все время помню один только случай, когда молодой преподаватель, Синицкий, отказался от уроков в женской гимназии, но это объяснялось тем, что эти уроки брать, говорили тогда, ему запретила его ревнивая молодая жена. Следующие после Лазаренка председатели педагогического совета женской гимназии часто сменяли друг друга и ничего более существенного гимназии дать не могли. Состав преподавателей после Лазаренка в женской гимназии ухудшился, так как его приемники – директора института не выбирали уже преподавателей для женской гимназии, а назначали только свои – институтских и из образцового училища при нем, а когда председательствовали позже начальницы,– это дело только ухудшилось, особенно в последнее время. Когда Бриген оставила Глухов (бежала), ее место заняла преподавательница Вершигора. Новая начальница – председательница педагогического совета, при своей доброте, всеми силами старалась образовать в гимназии свою, друг другу преданную, педагогическую семью, как мне передавали. Большинство, кажется, на словах только эту ее мысль поддержало, но многие к этому отнеслись отрицательно, а некоторые даже совсем ушли из школы (Сагарда, Леонтовичи и др.). К сожалению оставили гимназию лучше силы. Так мне передавали, но я лично объясняю это несколько иначе. По моему всякое большое женское собрание под председательством тоже женщины едва ли может быть прочным и дружным. В ХХ веке в Глухове появились уже родительские комитеты. В мужской гимназии таковой начал функционировать в 1905/6 учебном году. Председателем его был избран земской начальник Бахмацкий, который за свое двухлетнее пребывание в этой должности в гимназии успел кое-что сделать на пользу школы Он обратил внимание на плохое преподавание некоторых предметов и даже председателю истино-русских людей, Миртовскому, по его настоянию, пришлось из мужской гимназии перейти в женскую. Миртовский был женат на дочери приятеля Лазаренка и потому вышли неприятности и Бахмацкий ушел. В 1907/8 учебном году председателем уже был доктор и помещик Дорошенко, до того времени друг и приятель Лазаренка. Новый председатель, как видный представитель дворянства и земства и в тоже время приятель Лазаренка, казалось, был самый подходящий для этой должности человеком, но к концу учебного года наши приятели рассорились и Дорошенко ушел из комитета. Последнее столкновение Дорошенка и Лазаренка было на моих глазах: 20-го мая были устные экзамены в 8-м классе по математике и в 7-м классе по истории. Утром этого дня в парадном костюме является в гимназию Дорошенко, чтобы присутствовать у меня на экзамене по истории, но Лазаренко категорически заявил, что в этот день он должен быть на экзамене в 8-м классе, а потому его, Дорошенка, просит к себе на математику в 8–й класс, а на историю, если угодно, чтобы он пожаловал через четыре дня тоже в 8-й класс, когда и он будет присутствовать там же, а самому председателю ходить на экзамены он разрешить не может. Дорошенко, молча, ушел домой и больше в гимназию уже не являлся. На следующий 1908/9 учебный год, уже после смерти Лазаренка, был избран председателем доктор Батицкий, который отлично сумел войти в нашу среду, сделался у нас своим человеком и занимал эту должность пять лет, пока учился у нас его сын. После Батицкого несколько лет занимал эту должность доктор и помещик Александрович. При советской власти председателем комитета был бывший инспектор Варшавского университета, Максименко, который в гимназию никогда не являлся и о деятельности его, как и всего комитета, я ничего не знаю. Деятельность же прежних родительских комитетов я признаю полезной и желательной. В женской гимназии устройство родительского комитета зависело от начальницы гимназии, Бриген, которая, кажется, не переносила этого учреждения еще больше, чем Лазаренко. Последний вообще был против этого учреждения, но не препятствовал его существованию, а только всеми силами старался ограничивать власть председателя. В женской же гимназии по неведомым причинам несколько лет подряд выборы комитета проваливались, и комитет не существовал. В позднейшее же время, наконец, был сформирован комитет и в женской гимназии. Первым председателем его был известный уже нам по своей деятельности в мужской гимназии Яворовский, а потом одна за другою дамы Пироцкая, Трофименко и Старцева. О деятельности родительских комитетов в женской гимназии ничего не знаю, но, кажется, она ограничивалась устройством детских вечеров там и то редко. Учительский институт, открытый в Глухове в 1875 году, благодаря министру народного просвещения, графу Толстому, устроен был главным образом для бедных людей и потому при нем был открыт пансиона 50 воспитанников на самых выгодных для них условиях, но во время революционного движения в 1906 году, последний был закрыт по требованию учащихся, которые пожелали деньги, отпускаемые на пансион, получать в свои руки для своего существования на частных квартирах. Лучшими директорами здесь были Белявский, Григоревский и Ягодовский. Белявский был человек дела и очень симпатичный. Приехал в Глухов он уже пожилым, но управлял институтом до двадцати лет. Его любили и уважали не только воспитанники и подчиненные, но многие в городе и даже, кажется, в округе. Хотя по тому времени он был либерал и даже не признавал форменной одежды и на всех парадах бывал в черном сюртуке с звездою на груди и за это ему никаких замечаний не было, но, когда, он решил оставить службу, ему дали отставку без права являться на парадах в мундире и этим, конечно дали понять, в чем дело. Григоревский был строг и особенное внимание обращал на внешность школы. Смежные усадьбы института и мужской гимназии Белявский и Лазаренко превратили в общий парк. Чтобы летом бывать друг у друга, не выходя на улицу, они устраивали даже калитку на границе между такими усадьбами и по вечерам в хорошую погоду часто прохаживались в этом общем парке. В гимназии часть этого парка вырубил (уничтожил) Каужен и устроил там площадку для гимнастики, а остальной парк вырубали ученики во время революции для отопления школы. В институте же этот парк был уничтожен Григоревским, который калитку основательно забил, чтобы этого сообщение с гимназией не было, и всю переднюю (лицевую) часть усадьбы обратил в цветник с усыпанными песком дорожками, а чтобы этот цветник хорошо виден был с главной улицы, он уничтожил глухие деревянные ворота с калитками и весь забор от главной улицы и заменил все это кирпичной оградой с железной красивой решеткой и такими же воротами с калитками. Ягодовский заведывал институтом во время революции и потому его деятельность виднее. Он сумел сохранить в школе возможный порядок и все школьное имущество. Он же спас от расхищения многие ценные вещи для теперешнего музея, а также с большою пользою для города принимал участие в общественных делах. Перед самой революцией Ягодовский на средства родителей открыл в Глухове смешанную гимназию и, несмотря на то, что в это время город, казалось, не нуждался в новой школе, эта гимназия была популярна и имела успех. К сожалению она не имела времени дать зрелых плодов, но думаю, что таковые были бы хороши. Еще в начале ХХ-го века в Глухове открылась частная женская прогимназия, начальницей и председательницей педагогического совета которой была дочь Лазаренка. Эта школа, копия низших классов нашей женской гимназии, создана, отцом начальницы и существовала недолго, потому что начальница скоро вышла замуж за помещика Глуховского уезда, а затем умер и сам Лазаренко и никому она больше не понадобилась. Во время войны уже, перед революцией, в конце 1915 года, в Глухов переехала Первая Виленская мужская гимназия, конечно, почти без учеников и не с полным составом преподавателей, с своим директором, Климонтовичем, во главе. Ученики для нее и недостающие преподаватели нашлись у нас, в Глухове, где дали ей и приличное помещение. Здесь она осталась до 1920-го года, когда была закрыта вместе со всеми нашими гимназиями, а все оставшиеся канцелярские книги и бумаги, всякие документы и пособия учебные переданы были на хранение в Глуховский музей. Судьба всех гимназий в Глухове, во время революции была все время почти одинакова, но об этом и будем еще говорить. В Глухове нашлись даже любители, которые еще до революции почти даром открыли школу «вечерние курсы для взрослых» (имелись в виду служащие и беднота) и эта школа просуществовала около десяти лет и закрылась только в 1924 году. В этой школе преподавал и я и могу сказать, что она многим беднякам дала дорогу в к более обеспеченной и культурной жизни. Перед революцией в Глухове была городская вполне приличная и даже солидная во всех отношениях библиотека и при ней же появилась коллекция древностей, из которой позже образовался в Глухове весьма ценный музей. Первая такая коллекция была пожертвована после смерти председателя Нежинского окружного суда, Шугурова, его женою в 1902 году. Примеру Шугуровой последовали многие в Глухове и таким образом при библиотеке образовался в отдельной комнате маленький музей еще до революции; о настоящем Глуховском музее речь еще впереди. Теперь вернемся к городу и его строительству. Я уже говорил, что почти все каменные большие дома в Глухове, Анастасиевский храм и Ноколаевская колокольня, Батуринские казармы, строились на моих глазах. Теперь должен прибавить к этому, что все мостовые, сплошной сенокос по течению речки Есмань в Глухове вместо прежнего сплошного болота, многие сады фруктовые и парки, а тем более телеграфное и телефонное устройство – все это появилось и выросло на моих глазах. При мне же на окраине Глухова появился и вокзал, а когда я учился в Киевском университете, нужно было ехать до ближайшего вокзала 60 верст. Вообще Глухов в ХХ веке, перед революцией, был уже лучшим городом Черниговщины и всех своих соседних городов. Путешествующий «по рідному краю» Д. Дорошенко в своих заметках о Глухове так говорит: «в Глухове порядочных домов много, на всех главных улицах мостовая, городской сад, скверы, два монументы (Румянцева и Терещенка) – все это придает городу вполне приличный вид». Путешественник не обратил внимания еще на электричество, которое в Глухове тогда уже было. В ХVІІІ веке Глухов, конечно, был лучше. При Розумовском он назывался даже «уголком Петербурга», но уже пожар 1784 года «сильно знищил его», по выражению одного современника, хотя некоторое время еще сильно поддерживал его Румянцев- Задунайский. Когда Глухов сделался уездным городом Новгород-Северской и потом Черниговской губернии, он постепенно опустел и его поддерживала только хлебная торговля, благодаря местоположению его на главной почтовой дороге между Москвой и Киевом. До настоящего времени сохранилась Киево-Московская улица в Глухове (теперь Советская) и длинный ряд каменных лавок, который когда-то назывался хлебным, и тут же хлебная площадь (теперь сквер), которые говорят нам об этой торговле. В былое время эта площадь, особенно осенью, каждый базарный день была полна привозным хлебом не только из Глуховщины, но и с Курщины и даже Полтавщины. Хлеб этот ссыпался в названных лавках и по зимней санной дороге отправлялся главным образом в Москву, а также и в Новогродсеверск, как известно, бедный хлебом. Так было с давних пор, пока не построилась Киево-Московская железная дорога через Курск, когда Глухов остался в шестидесяти верстах от этой дороги и торговля его с Москвою, конечно, прекратилась. По Киево-Московской почтовой дороге, через Глухов, до постройки железной дороги, день и ночь каждую зиму шли на Москву тысячи подвод с хлебом и другими сырыми продуктами, нужными для Москвы. Почтовое движение день и ночь не прекращалось во всякое время года. Я сам этого движения не видел, но пустующие «постоялые дворы» по этим дорогам и почтовую Глуховскую станцию с громадным пустым двором хорошо помню, как равно и рассказы о том, что эти «дворы» прежде были полны приезжающими, а в Глухове такая потребность была на почтовых и курьерских лошадей (содержалось до сорока троек), что сам содержатель станции, старик уже, не редко садился за кучера везти кого либо на курьерских, если не было подходящего ямщика. Теперь все это движение перешло на железную дорогу и Глухов, конечно, опустел. При постройке железных дорог Глухову не повезло. В 80-х годах, когда я был студентом, по этой железной дороге я много раз ездил в Киев и обратно. Ежедневно по утрам из Глухова выезжали тройки с пассажирами в кибитках на Путивль, на дороге в деревне Вязенки кормили лошадей, а пассажиры обедали и пили чай и к вечеру приезжали на станцию «Красное» за Путивлем, чтобы оттуда по железной дороге ехать на Киев, Москву и другие места. Ночью и утром следующего дня прибывали из Киева, Москвы и других мест новые пассажиры, которых эти тройки к вечеру доставляли в Глухов. В 90-х годах из Москвы на Киев прошла новая железная дорога через Брянск и те же тройки стали ездить уже до новой ближайшей станции, в г. Кролевец, но так было недолго, потому что, благодаря Терещенку, через самый Глухов прошла сначала узкоколейка от станции Ворожба на Курской дороге до станции Михайловский хутор на Брянской. Позже же, во время мировой войны от станции Ворожбы до Глухова дорога была расширена и дальше проведена тоже ширококолейная до станции Терещенской на Брянской дороге. Таким образом Глухов сначала был в 60 верстах от железной дороги потом в 40, а теперь уже на самой железной дороге, но поезда по Глуховской ветке идут медленно и с большими остановками. Кроме того, стоит он пока на небольшой ветке и только мечтает, по слухам, о продлении ее на северо-запад до Ленинграда и на юго-восток до Донбасса. Мечта эта, конечно, заманчива, но, кажется, верного пока ничего нет, а между тем положение его, как окружного центра, тоже ненадежна и в будущем ему грозит новое падение. Будем надеяться на Советскую Власть, которая его теперь поддержала. До революции в Глухове стояло 2 бронзовых памятника: один исторический Румянцеву Задунайскому и другой новый – Николе Терещенку. По «Черниговской памятке» первый памятник когда-то с жиру соорудил граф Завадовский и поставил в своем имении, в Суражском уезде, а в 1866 году Черниговский губернатор, князь Голицын, подарил его г. Глухову, где было главное управление Малороссией и где Румянцев, как генерал-губернатор Малороссии, имел свою резиденцию. Как видите, у князя Голицина было больше прямого толку, чем у графа Завадовского. Второй сооружен в 1908 году городом Глуховым, но на средства сына Терещенка, которых хватило на памятник и на постройку Батуринских казарм. Герой Кагула смело встретил революцию и, хотя слетел с пьедестала, но остался почти невредим, и теперь стоит в Глуховском музее, как ценный экспонат, а хитроумный Никола Терещенко натиска революции не выдержал: ему отбили голову, а туловище с креслом, где он сидел, свалили на землю и потом куда-то все убрали с площади как никчемный сор. Пьедестал же остался невредим и теперь на нем красуется надпись «Братерські могили борців за справу Жовтня, 1917 – Х – 1927». И, действительно, кругом пьедестала расположены могилы борцов за революцию. Тут и братская могила разстреленых деникинцами за Глуховым, перед их отступлением. Невольно возникает вопрос, за что город, хотя и не на свои средства, решил почтить сахарного туза Николу Терещенка, бронзовым памятником на площади? На это я постараюсь дать ответ, с точки зрения конечно, современников. Реформы шестидесятых годов прошлого столетия в Глухове не прошли безследно. Они дали сильный толчок его общественной деятельности, и у нас выдвинулись такие люди, как Туманский, Трофименко, Красовский, Терещенко и другие, которые, при своих даже отрицательных качествах, все таки много поработали на пользу своей родине – Глухову…. Скажу несколько слов о каждом из них.
1.Туманский «друг народа, глуховский Гладстон», большой либерал того времени, а также ловелас среди женщин, но в то же время и поборник просвещения. Все свое имение (до 3 тысяч десятин) он по сходной цене и на выгодных условиях предлагал купить у него соседним селам, но воспользовалось этим предложением только одно село Землянки, остальные на это не решились, а потом жалели. Все имение его за долги было продано. У него только в Глухове остался небольшой дом на Веригине. Тем не менее многие его бывшее крестьяне за 15 верст, из с. Черториг, где было его имение, добровольно прибыли в Глухов и перенесли на себе прах его в Черториги, где хоронили около Николаевской там церкви, построенной его отцом, в бывшей его усадьбе, где в это время уже жил новый помещик, Бирвар.
2. Трофименко – «глуховский Бисмарк», как называли его современники. Природный ум, а также всегда правдивая, умная и ясная – простая речь покорила ему все население города и уезда. К его словам простым и всем понятным прислуживались на городских, земских и других собраниях. Многие добровольно его избирали третейским судьею, хранителем секретных документов, семейных тайн и прочее. Популярнее личности Глухов не знает.
3. Красовский долгое время был председателем земской управы. Это был человек энергичный и с «большими связями в Петербурге». Он полезен был Глухову, особенно, когда приезжали к нам такие лица, как граф Толстой, генерал от инфантерии Антонович и другие.
4. Терещенко, конечно, был миродер, но Глухову он сделал много доброго и, благодаря ему, наш город стал центром просвещения и лучшим городом края. Этот человек был редкого практического ума, личность вообще талантливая и далеко не заурядная. Он быстро разбогател, переехал в Киев и умер крупным сахарозаводчиком, богатейшим на Украине помещиком и миллионером. Сначала, благодаря своему практическому уму, он помогал Глухову своими советами, а потом крупными жертвами.
5. Министра народного просвещения, графа Толстого – этого тирана- классика, Глухов очаровал своим приемом (Красовский) и разумной общественной деятельностью его председателей ( Трофименко), равно как и попечителя Киевского учебного округа, Антоновича, который впрочем помогал Глухову, Кролевцу и Новгородсеверску, как своим родным местам. В это время в Глухове, благодаря всем этим людям, общественное дело шло так: устроив, как следует, все свое хозяйство, согласно законам Александра ІІ, наши городские и земские гласные, во главе с городским головою Н. Терещенком и председателем земской управы Красовским, уже в 1870 году решили на свои скудные средства преобразовать уездные училища в мужскую и женскую прогимназии. В 1873 году в Глухов случайно заехал граф Толстой; город и его представители ему понравились и уже в 1875 году у нас был открыт учительский институт в то время один на весь Киевский учебный округ. В 1876 году мужская четырехклассная прогимназия делается уже шестиклассной, благодаря покровительству Антоновича. Терещенкам Глухов был родным городом, где жили и умерли их родители, но сами они в данное время уже жили в Киеве (один в Москве) и Н. Терещенко, навещая стариков- родителей, участвовал в городских делах. Поэтому и тут нужно отдать должное нашим представителям города (с Трофименко во главе), которые сумели поддерживать с нами и живую связи и дружбу. Мы знаем, то и Лазаренко в этом деле был усердным помощником им, когда породнился с Терещенками. Они всегда были довольны Глуховым и потому всегда шли на встречу его желаниям и просьбам. Благодаря этому на свои средства создали в Глухове солидный городской банк, открыли полные мужскую и женскую гимназии устроили приют для сирот на 50 душ, городскую бесплатную больницу, городскую шестиклассную школу с двухгодичными курсами для подготовки сельских учителей, при учительском институте образцовое училище для практической подготовки городских учителей, при мужской гимназии пансион на 38 человек и церковь для обеих гимназий, ремесленное училище 2-го разряда и, наконец, они же содействовали проведению через Глухов железной дороги и перемещению в Глухов Батуринского полка. Для всех этих учреждений, как ровно и для Батуринского полка были приобретены вполне приличные усадьбы и на них построены большие каменные дома со всеми удобствами и нужными постройками, мебелью, школьными и медицинскими пособиями, библиотеками и прочее. Для развития торговли они выстроили ряд каменных лавок на базаре и, наконец, решили, чтобы их кости хранились в Глухове и потому построили здесь большой златоверхий роскошно расписанный и украшенный внутри Анастасиевский храм по образцу Владимирского собора в Киеве с семейным склепом под ним. Всеми этими своими постройками они немало украсили Глухов, придав ему, действительно, вполне подобающий вид порядочного города. Строительство в Глухове дополнили с своей стороны земство и город, соорудив почти перед самой революцией два больших каменных двухэтажных дома в самом центре города. Все это, думаю я немало содействовало тому, что и советская власть на него обратила свое внимание. Никола Терещенко, когда приезжал в Глухов, обыкновенно посещал созданные им и даже субсидированные учреждения, все осматривал и всем интересовался там и, если сам замечал или ему указывали на существовавшие там дефекты, благодаря скудным средствам, он всегда вникал в дело и охотно помогал своими средствами для своей славы. Так, например, больницу в Глухове он устроил в 1879 году; в 1882 году он расширил ее, а в 1890 году устроил при ней специальный операционный пункт. Приют был устроен им в семидесятых годах, а в 1902 году он расширил здание приюта и уложил для него новый капитал, процентами которого это учреждение было бы вполне обеспечено. Вообще, как попечитель больницы и приюта и почетный попечитель мужск[ой] и женской гимназий (в последней его жена и потом дочь), ремесленного училища и других, он пополнял всякие перерасходы и увеличивал основной капитал «до пределов полного обеспечения» этих учреждений процентами с этого капитала. Кроме жертв на государственные и городские учреждения Терещенами вложен был капитал, проценты с которого шли на стипендии учащимся в Глухове, а перед праздниками Рождества и Пасхой каждый год эти проценты раздавались бедным городским жителям по три-четыре рубля и более. Некоторые бедняки получали пособие и ежемесячно. Бедные глуховские студенты и даже частные лица не получали отказа в помощи и в киевской конторе Терещенка. Таким образом Глухов получил всякий жертв от одного только Николы Терещенка, как говорили, более чем на 2 миллиона рублей. Итак, повторяю, что Никола Терещенко, которому в Глухове стоял памятник, в общем миродер, но для нашего города он благодетель и потому неудивительно, что ему здесь поставили памятник, очень щедро оплаченный, как вполне естественно, что этот монумент в разгар революции лежал на земле без головы. В конце своей жизни Терещенко Никола сам предлагал значительный капитал для устройства водопровода в Глухове, но, к сожалению, городская управа того времени (голова Н. И. Снежко (Снежков) мало сочувствовала этому делу и потому нашла (признала) это лишнею роскошью и Глухов остался без водопровода до 1928 года. Осенью 1927 года Советская Власть приступила к осуществлению мысли Терещенка и в 1929 году водопровод проведен был на всех главнейших улицах. Нужно заметить, что в Глухове был довольно солидный кружок людей, близких Терещенку. Кроме старых знакомых и родственников из купечества, которые когда-то дружили с Николою и его стариками (родителями), а в данное время всеми силами старались показать ему свою преданность и к нему же на поклон возили в Киев своих наследников. В последнее время в Глухове образовалась новая родня у этих миллионеров. Дело в том, что у Николы здесь было шесть племянниц и все они устроились в Глухове, кроме самой младшей, вышедшей замуж в Киеве за главного управляющего Терещенка. Все эти господа, новые родичи Терещенка, влюбленные больше в его кошелек, чем в своих жен (в том числе и Лазаренко), каждый по своему боготворили этих миллионеров, конечно, порядочно наживались и по служебной лестнице легко поднимались вверх. Но эти люди, как глуховчане, кроме себя не забывали и родины и при удобном случае помогали ей. Теперь несколько слов об общественной деятельности в Глухове. На городских, дворянских и особенно земских собраниях здесь всегда бывали враждебные столкновения партий. Во главе каждой партии стояли «вожаки», конечно, всегда из более богатых и энергичных людей. «Вожаки» эти к каждому собранию энергично готовились. Перед каждым земским собранием им приходилось ездить по всему уезду с агитацией в свою пользу. Я, как мелкий землевладелец, раз посетил земское собрание и видел там такую картину: от мелких землевладельцев нужно было выбрать восемь гласных. Началась подача голосов. По желанию, казалось, всех собравшихся выбрали кандидатов и по одному начали баллотировать. Сначала все охотно соглашались на это, но дальше картина изменилась: все кандидаты краснели и со злостью упорно отказывались от баллотировки, а между тем остальная публика хитро подсмеивалась и громко кричала: «Просим! Просим! Просим!!» Но охотников больше не оказалось и выборы кончились тем, что вместо восьми выбрали только одного и этим, конечно, сами себя наказали в угоду крупным вожакам, которые руководили баллотировкой и друг другу солили. Но это мелочь и тут действовали почти без подготовки. А вот на общих собраниях всего дворянства или всех земцев и горожан происходили, как мне передавали, более интересные инциденты. Нередко одна партия била окончательно другую. В свое время у нас очень сильной была партия А. Г. Трофименка. Этот «глуховский Бисмарк» на всех имел громадное влияние и ему все подчинялись, но после его смерти сын его не сумел заменить отца. Эта партия сразу ослабела и скоро распалась. Сильнее других стала партия братьев Дорошенко, но такой популярностью они, как «глуховский Бисмарк», она никогда не пользовалась. Эта партия была более аристократической и к ней присоединялись часто даже такие тузы, как Скоропадский, Неплюев и др., но они являлись на собрания редко и старались держать себя более самостоятельно. В 60-70-х годах чаще других являлся на собрание Туманский, «глуховский Гладстон», прозванный так за ораторское красноречие …. В городских собраниях большею частью брала верх партия родных и знакомых Терещенка. Сам Никола Терещенко был первым в Глухове городским головой и бессменно оставался в этой должности три года в то время, когда жил в Киеве. Таким большим авторитетом пользовался у нас этот человек.